№7 от 14 февраля 2013 г.

- Вот ты на полчаса всего опаздываешь, а я уж места себе не нахожу. Ну, что ты хохочешь? Уж простыло всё давно, я по окнам избегалась, а ты хотя бы поторопился!.. Нет, ты подумай, ему смешно!

- Тебе удобно лежать, подушка не высоковата? Свет лунный в оконце не бьёт? Если что, я шторку задвину. Спи, родненький, а я встану погляжу, как там Тёмушка наш. Во сне, бывает, одеяльце скидывает, так и спит телешом…

Живём складно, уж, почитай, восьмой год. А всё потому, что доверяем друг дружке, я ему, он мне. Всё про его дружков-товарищей знаю, он про моих девчонок. Если что на работе случится, так я ему пошепчу-пожалуюсь. Коль у него беда какая, я с пониманием, стол накрою, выслушаю, может, по-бабьи подскажу что. А нет, так хоть пожалею.
А ещё есть у нас общее счастье – Журавушка. Как-то по осени нашли птицу с подбитым крылом, так на зиму и оставили, выходили крыло-то ей. А по весне она, дурёха, не захотела к своим, с нами и осталась. Хозяин мой ей поилку-кормилку сделал, гнездоваться она не стала, живёт в старом чулане. С женихами знаться не желает, да и своих не привечает. Только с нами и дружится. Ну, коль сама захотела, так тому и быть. Куда я иду, туда она за мной топает, уж всем поселком нас знают…
* * *
И ведь хорошо же, дружно же было. По осени картошку убираем, Тёмушка в лукошко собирает клубни, мы с мужем в мешки, а Журавушка зорко приглядывает, чтобы остатку не было. Если картофелину какую заметит, тут же крикнет тревожно. Кормилица ведь! – смеёмся мы. Не то пропадём зимой без клубенечка твоего.
Соседка баба Маня, наблюдая из-за плетня за тем, как ловко в шесть рук и один клюв собирается наш урожай, качала головой: «Зря, зря вы всё это с птицей. Ей же к своим надо. Знать, какого жучка есть, а какой ядовитый, когда пора ухаживания кавалеров принимать, танцы танцевать, да на гнездо садиться. А вы ей крыло вылечили, да, считай, крылья подрезали».
- Брось ты, баб Мань, чего хмурая такая? Разве ей плохо с нами? Не обижаем ведь!
- А человек вообще такая порода непредсказуемая, что сегодня на крыло ставит, а завтра те же самые крылья и свяжет.
Бабка явно не в духе. Или урожай худой родился, или хвори возрастные навалились.
А птица наша клекотнула ей вслед, мол, «иди, глупая», да крыльями захлопала. За нас, стало быть!
Когда вверху пролетал осенний журавлиный клин, может статься, последний, Журавушка лишь взглянула удивлённо. Ей-то чего горевать, она же с любимыми!
* * *
Как-то раз пропала пернатая наша. Мы уж округу обошли, во все колодцы заглянули, нет нигде. Ночью реву в подушку, муж волком рысится:
- Ты виновата, ты, глупая, недоглядела!
Ещё пуще заплакала я, ушла в Тёмушкину комнату, гляжу в окошко, а ночь лунная. Мальчик мой спит, сопит в две крошечные дырочки, я ему одеяльце поправляю, а сама глаз с оконца не спускаю. Как же так получилось, что едва ли не впервые со свадьбы спим мы порознь, в разных комнатах? Друг мой сердечный всегда доверчив да ласков был, а тут… Неужто из-за Журавушки сердцем зашёлся?
Слезинки вытираю, Тёмушку поглаживаю, уж и привыкла в окошко глаз ставить, и не замечаю изменений в отражении. А с другой стороны притулилась кровинушка наша, птица серая, в лунном сиянии неприметная. Видно, сердечная, запуталась в силках, отбилась далече, и только сейчас путь к порогу родному нашла. Стоит возле стекла оконного, смотрит в глаза мне и думает, что я вижу её, только, осерчавши, дверь не открываю. Ах ты, птица моя! Родимица горемычная!..
* * *
- А почему вчера выпивши пришёл домой?
- Отмечали с ребятами, не твоё дело. Ты вон борща навари да Тёмкины уроки проверь. А в мужнины дела нечего нос совать!
* * *
- А может, вечером в кино сходим? С Тёмушкой мама моя посидит?
- Некогда мне. Ухожу я вечером, не жди, буду поздно.
* * *
- Милый, поговорил бы ты со мной. Вечерами тебя нет, приходишь поздно, друзей своих в дом не зовёшь. Ни Тёмушка, ни Журавушка тебе не интересны, хоть бы спросил, как они. Ты ж им отец родной!..
Только кованым сапогом саданул дверь да вышел.
* * *
Ту студёную зиму я провела с серым котёнком Тёмушкой — обычными хлопотами да Журавушкой. Чтоб не мёрзла да не тосковала птица, занесла её в дом, сухое чистое место определила, в общем, и не досадовали мы на друг дружку… А хозяин наш если приходил, то всегда хмельной и злой. Выспится – и снова поминай, как звали.
Сколько горемычных слёз я выплакала, как же так получилось, что остались мы одни, а ещё недавно были вместе. Как получилось, что я ему про себя все секреты выбалтывала, каждый день о любви своей толковала. Положу его голову на колени, он кудельки мои перебирает и всё слушает…
* * *
Однажды вечером в дом постучали. На пороге – баба Маня, завёрнутая в триста платков пуховых, в руках палка.
- Ну что, так и оставишь на пороге стоять? – сурово поздоровалась.
- Заходи, заходи, баб Мань, сейчас чаю поставлю.
Пока бабка рассупонивалась из своих одёжек, я согрела чай, выставила баранки и варенье на стол, да не забыла скатерть свежую узорчатую постелить – бабка Маня больно приметлива на такие мелочи.
Та отхлебнула из красивой чашки дымящийся ароматный напиток, огляделась вокруг. Приметила и Тёмку, залезшего с ногами в старое кресло с книжкой про зверей, и Журавушку, примостившуюся поближе к печке.
- Ну, что, вдовствуешь при живом муже? – огорошила баба Маня.
- Почему же… – сказала, а у самой сердце заполошной птахой метнулось. Почувствовала: с худым, с недобрым баба Маня пришла.
Журавушка вдруг вскочила на ножки, внимательной головкой завертела.
- Хозяин твой, считай, на соседней улице свадьбу справляет. Давно уже там обосновался, зазнобу не скрывает. Богатым двором живёт, не как ты, баранками с чаем не перебиваются.
* * *
Мне бы выгнать сплетницу эту старую, закричать-забиться, сказать, что враки всё это, что не мог он так со мной поступить. Но в груди вдруг коротко клокотнуло, и стало тихо-тихо. Мог. Сама виновата. Сама во всём верила, сама русую головушку на колени клала, чтоб кудельки расчёсывал, да мысли заветные вызнавал. Простая, проще куда уж. Может, если бы с хитринкой была, не отпустила бы своего заветного к сопернице. Может, слово бесстыжее шепнула в урочный час, а может, и на других бы с интересом посматривала. В семье ведь как: все луковки в корзину, а одну всё равно в карман.
* * *
Баба Маня с интересом смотрела, как я побегу сопернице окна бить, выть-кричать начну, Тёмку науськивать на отца буду? А я спокойно спросила:
- Баба Мань, чай-то вкусный? Если хочешь, ещё наливай, нам с Тёмкой и Журавкой не жалко. Хоть не богато живём, а дружно.
Бабка грохнула чашкой о столешницу, расплескала чай, подхватилась коршуном:
- Дура, что ль? О себе не думаешь, дитё пожалей! Иди, беги, со всех ног лети туда, вались мужу в ноги, чтоб вернулся!
Тёмка в углу на кресле продавленном всхлипывал, я сидела колодой… И тут выступила Журавушка: раскинула крылья, налетела на бабку Маню, да клекочет на весь дом! Дескать, уходите, злые вести, с нашего порога!
* * *
Тёмушка всхлипывал, я ни плакать, ни реветь не могла, шла молчаливая. В большом ярко освещенном доме было шумно и, видно, празднично. Гости сидели за столом, в окнах суета. А хозяин, вот незадача, вышел на крыльцо покурить. Перед его глазами и предстала печальная троица: зарёванный Тёмка, я, чёрная, как ночь, от боли… и Журавушка. Увидев оживление и свет, птаха почему-то близко-близко подошла к хозяину и словно в глаза заглянула. Мол, на что ты сменил свой покой, дом, чадо, женщину?..
- Не стойте на ветру, зябко, - сказал человек.
…Он вёл нас обоих под своим бушлатом, Тёмку с одной стороны приобнял, меня жарко к сердцу прижал. Сзади по снегу деликатно вышагивала Журавка.

Наталья Кролевец.